Белая эмиграция и план «Новой России» в Манифесте КОНР

(Нансеновские чтения. 2016. СПб., 2018. С. 238–280).

Вторжение Германии в СССР вызвало в белой эмиграции пьянящие надежды на то, что военное братство с Вермахтом осуществимо, Гитлер разгромит большевизм, вернет отечество и его удастся обустроить так, как мечталось. Подобные иллюзии возникали даже у монархистов, хотя монархизм несовместим с национал-социализмом. Белые эмигранты не могли знать о недоверии к ним Гитлера, его опасений оружия в русских руках и высказанного им еще до войны мнения, что у возглавляемой им Национал-социалистической рабочей партии Германии с ВКП(б) «больше сходства, чем различий. Прежде всего – истинный революционный настрой, который еще жив в России, свободной от происков всякой пархатой социал-демократии <…> Национал-социалисты никогда не выходят из мелкобуржуазных социал-демократов и профсоюзных деятелей, но превосходно выходят из коммунистов»[1].

По-разному встретили белые появление на политическом горизонте генерал-лейтенанта Красной армии А.А. Власова, который нарушил в плену воинскую присягу, предоставил себя в распоряжение Вермахта и в рамках коллаборационизма пытался возглавить борьбу «за освобождение родины от большевиков». Отношение к нему, по словам Б.В. Прянишникова[2], «было далеко не всегда благоприятным. У иных часы остановились в 1920 году, и они Власову не сочувствовали, мол, генерал-то из красных». Плохо относилось к Власову население в оккупации[3]. Вступивший в Русскую освободительную армию (РОА) Сигизмунд Дичбалис вспоминал слухи, что Власов «советский шпион, что его заслало НКВД к немцам, чтобы собрать вокруг себя военнопленных и тем самым предотвратить их использование в помощь немецкому тылу, а то и напасть на немцев изнутри»[4].

А.С. Казанцев отмечал, что в антисоветскости Власова, бывшего члена ВКП(б), военного сотрудника Сталина, сомневались даже «подсоветские» (так эмигранты прозвали пленных красноармейцев, жителей в оккупации, «ОСТов» – остарбайтеров угнанных немцами или добровольно поехавших на работы в рейх). Казанцева внедрил в движение Власова запрещенный национал-социалистами Национально-Трудовой Союз, белая организация, выросшая из участников Белого движения и молодежных групп РОВС, увлеченных идеями итальянского фашизма об авторитарном корпоративном государстве без классовых противоречий[5].

НТС не верил немецким обоснованиям войны с СССР как защиты Европы от большевизма, трезво видел проекты Гитлера и рейхсминистра восточных оккупированных территорий А. Розенберга[6] «об освобождении для немецкого плуга плодородной русской земли, о низвержении коренного русского населения до уровня рабочего скота»[7]. Желая стать «третьей силой», независимым движением против обоих ненавистных режимов, НТС внедрялся в немецкие учреждения, даже в ведомство Розенберга, где смотрели сквозь пальцы, находя целесообразным использовать их идеи в психологической войне. Проникал и в зону оккупации, часто нелегально, создал свои группы по разным сведениям в от 40 до 72 населенных пунктов, воспитывал молодежь (так, при Православной миссии в Пскове Р.А. Полчанинов создал отряд запрещенной Национальной организации русских скаутов[8]), иногда сотрудничал с партизанами. В антигитлеровских листовках призывал не забывать о враге внутреннем (большевизме). Как реагировать немцам подсказывала ситуация: высылка как нарушителей «паспортного режима», концлагерь или пуля в затылок[9].

Сравнивая и анализируя, А.С. Казанцев пришел к интересным выводам: белые живут «в основном образами и идеями прошлого», их раны зарубцевались, большевизм воспринимают как олицетворение «отвлеченного зла». А у «подсоветских» и понятия нет о политической эмиграции, ее программах, лидерах, советскую власть воспринимают как «бесчеловечно жестокую и несправедливую, но “свою” власть», а не менее кровавый национал-социализм – как «сытый большевизм». Поэтому «антибольшевизм эмиграции более принципиален и идеен, подсоветских – более горяч и действенен. Отношение эмиграции к большевизму скорее академически-протестующее, для подсоветских это раны на их теле и душе»[10].

Сближались «подсоветские» с эмигрантами неохотно. Способствовать мог сочувственный отклик «подсоветских» на идеи НТС: «ни немцев, ни большевиков», «ни коммунизм, ни капитализм, а национально-трудовое братство». Они даже находили сходство с членами НТС. Казанцеву врезались в память слова: «Ты мне эмигрантов покажи как-нибудь, а это какие же эмигранты – так, вроде наших комсомольцев»[11]. Но бывали у «подсоветских» и такие впечатления от НТС: «Партия типа коммунистической. У них была другая идеология, но та же структура. Передо мной был тип комсомольцев, но не интересующихся обсуждением проблем, а интересующихся лишь вербовкой новых членов», – вспоминала Вера Пирожкова[12].

В Берлине тайные семинары НТС под руководством К.Д. Вергуна[13] в 1942 г. разработали «Схему национально-трудового строя»[14]. Она предлагала общенародное государство на принципах солидаризма, без партийной, классовой и личной диктатуры, с бесклассовым обществом социальной справедливости, где социальная основа – трудовые группы, все равны перед законом, гражданские свободы гарантированы, труд – почетная обязанность каждого гражданина, заработанный капитал – достояние всех его создателей, благосостояние и здоровье населения – залог расцвета творческих сил, а основа благоденствия «прочная, дружная, нравственная и культурная семья».

«Схема» обещала свободу религиозной жизни, философских убеждений, научного и культурного творчества, обещала свободное развитие всех «народов Российской нации». Но в состав их не включила евреев, лишая права участия в государственной и общественной жизни и предлагая селиться «в специально отведенной области» или свободно покинуть страну. Не вполне ясно, наследие это царского прошлого с «чертой оседлости», половинчатая уступка национал-социализму, либо то и другое вместе.

Как единственный путь освобождения и построения новой свободной России «схема» указала Национальную революцию: «Это – не механический переворот и не стихийный взрыв разрушения и мести, это – смена идей и правящего слоя; это – отказ от интернационально-марксистского фанатизма и устремления национальных сил на разрешение интернациональных задач <…> Это – завершение начавшейся в 1917 г. революционной эпохи и победа народных чаяний и стремлений»[15]. Новая власть освободит политзаключенных, передаст землю в собственность крестьянам, позволит развить частный сектор наряду с государственным. Свободно избранное Национальное собрание примет Конституцию «на основах Национально-Трудового Солидаризма»[16].

В записке Генштаба рейха цель его «Wlassow Aktion» обозначена так: «нарушение сплоченности вражеских войск, дабы тем самым поколебать способность вражеских солдат к сопротивлению, добиться большего числа перебежчиков, тем самым сберечь германскую кровь и лишний раз не задействовать германские войска»[17].

Власов со сторонниками пытались использовать «акцию» в своих интересах, и их взаимоотношения с немцами напоминали шахматную игру, в которой в лучшем случае удавалась ничья. В рамках «Wlassow Aktion» было издано «Обращение Русского комитета к бойцам и командирам Красной армии, ко всему русскому народу и другим народам Советского Союза» за подписями председателя Русского комитета генерал-лейтенанта Власова и его секретаря генерал-майора В.Ф. Малышкина[18]. Оно помечено: Смоленск, 27 декабря 1942. Но в Смоленске Власову «не разрешили ни с кем поговорить, никому показаться, да он и сам избегал этого»[19].

В этом воззвании Русский комитет объявил своей целью: «а. Свержение Сталина и его клики, уничтожение большевизма. б. Заключение почетного мира с Германией. в. Создание в содружестве с Германией и другими народами Европы Новой России без большевиков и капиталистов». Воззвание утверждало: «Германия не посягает на жизненное пространство Русского народа и его национально-политическую свободу. Национал-социалистическая Германия Адольфа Гитлера ставит своей задачей организацию Новой Европы без большевиков и капиталистов, в которой каждому народу будет обеспечено почетное место»[20].

13 пунктов воззвания излагали пути переустройства России: уничтожить режим террора и насилия, освободить узников большевизма, обеспечить социальную справедливость, защиту «от всякой эксплуатации», право на труд, дающий благосостояние, распустить колхозы и передать землю крестьянам в частную собственность, восстановить частное предпринимательство, интеллигенции дать творческую свободу (с оговоркой: «на благо своего народа»), право на образование и обеспеченную старость, свободу религии, совести, слова, собраний, печати, неприкосновенность личности и жилища, гарантии национальной свободы; отказаться «от платежей по кабальным договорам, заключенным Сталиным с англо-американскими капиталистами» и т.д. Родство 13 пунктов воззвания со «Схемой» НТС наводит на мысль о причастности к их авторству НТСовцев внедренных в органы военной пропаганды.

Воззвание призывало красноармейцев и все народы СССР «переходить на сторону действующей в союзе с Германией Русской Освободительной Армии»[21]. Такой армии не существовало, шеврон РОА носили русские вспомогательные батальоны Вермахта, Власову не подчиненные. Но немцам интереса не было распространять воззвание без этого, всем уже надоевшего призыва, и он, маскировал интерес НТС донести свои чаяния до красноармейцев и в советский тыл.

Русский комитет Гитлер запретил, но воззвание использовать разрешил с условием: ни одно ведомство Германии «ни в малейшей степени не должно верить в возможность осуществления этих планов»[22] (т.е. пригодно лишь в психологической войне с противником). Поэтому русские газеты рейха о Русском комитете и воззвании умолчали, а органы военной пропаганды разбрасывали листовки с воззванием с самолетов над советской территорией, часть лишь попала на оккупированную, например, в Псков[23].

В конце 1942 в Восточной Пруссии Власов познакомился с капитаном фон Регенау – под этим именем в Абвере служил белый офицер, дворянин Б.А. Смысловский[24]. Во Власове его удивила «привычка на многое смотреть сквозь очки советского воспитания, а на немцев – как на исторических врагов России. Мне чрезвычайно трудно было перейти Рубикон не столько русско-немецкий, сколько бело-красный»[25].

Вторая встреча весной 1943 на псковско-рижском участке фронта укрепила впечатление Смысловского: «хороший солдат, но до своей новой военной и политической роли никак не дорос»[26]; «психологически он “разгрызал” людей замечательно», но не знал жизни в зарубежье. Власов полагал: «Белое движение захлебнулось оттого, что не сумело продолжить революцию Керенского против активно выступившего большевизма» и для решения русского вопроса необходимо продолжить революцию, сделать РОА точкой опоры «для национально–революционного пожара, для организации крупнейшего партизанского движения, саботажа и новой гражданской войны». Смысловский возражал: Россия «от всех этих социалистических экспериментов устала. Партизанщиной и восстанием вы ничего не сделаете <…> Победа германской армии должна нас привести в Москву и постепенно передать власть в наши руки»[27]. Общего языка не нашли.

В другом участнике Белого движения, лейтенанте Вермахта И.К. Соломоновском Власов в январе 1943 приобрел врага, когда выставил за дверь за вопрос: не считает ли подлостью службу Сталину с последующим нарушением воинской присяги?[28].

Выступая в Пскове 1 мая 1943, Власов сказал: «Россия освободила Германию от Наполеона в 1814 г., а теперь Германия должна освободить нас». Его воодушевленное восклицание: «Я за сталинскую Конституцию. Если б она выполнялась!» – вызвало недоумение понимающих, что та узаконила диктатуру одной партии, колхозы и т.д.[29] «Многие сомневаются в его антикоммунизме, вспоминая как долго он был крупным коммунистом», – писала в дневнике в оккупированном Пскове Вера Пирожкова[30].

Затем в мае в Гатчине в благодарственной речи немцам Власов пообещал «в недалеком будущем принять их как гостей в столице свободной России»[31]. Расценив это как наглость, Гитлер поручил генерал-фельдмаршалу Кейтелю изолировать Власова и прекратить создание русских вооруженных частей[32]. В концлагерь его не посадили, ограничились домашним арестом в уютном особняке в Далеме, на юго-западной окраине Берлина.

На совещании 8 июня 1943 в резиденции Бергхоф (Баварские Альпы) Гитлер сказал: «Конечно, эти эмигранты 1919–1922 гг. были нам очень симпатичны, поскольку полагали: возможно, в России наступит перелом <…> Они жили за наш счет в Германии, и мы должны были их кормить». Он напомнил, как еще в 1921-м объяснял А. Розенбергу, что «революции совершаются только теми людьми, которые находятся внутри государства, а не теми, кто вовне». Но теперь он опасался: «подстегиваемые эмигрантами, которые видят в этом, разумеется, задачу всей своей жизни», немцы легко утратят почву под ногами, «и постепенно люди, которые все-таки не обладают политическими знаниями и не знают даже как подступиться к этому на деле, вдруг получат власть»[33]. Политическими знаниями для него, естественно, был национал-социализм.

Кейтель оправдывался: «остается под строжайшим запретом» использовать эмигрантов и их интеллигенцию на фронте, и из группы армий «Центр» изгнали эмигрантов-переводчиков[34]. Но Гитлера тревожило, как бы отряды РОА с более 220 тыс. бывших красноармейцев ни превратились в саботажников и партизан[35]. Тревогу усилила жалоба главы кадрового управления сухопутных войск генерал-лейтенант Р. Шмундта: «Пришел Власов и бродит везде как проповедник и проповедует национальную свободу, как на местах, так и среди добровольцев и в войсках». Гитлер потребовал: «Генерал Власов вообще не нужен в нашем тылу <…> Он может действовать только по ту сторону». Кейтель напомнил: Власову «запрещена всякая пропагандистская деятельность на фронте как и его собственная пропагандистская деятельность». Предложение «запустить слух о так называемой освободительной армии», Гитлер поддержал, надеясь, что на советских подействует, поскольку «они хотят покоя». Кейтель подытожил: «пропаганду против врага мы продолжаем теми же средствами», «больше не допускаем господина Власова к активным действиям на русской территории». Гитлер добавил: «И другим мы этого тоже не позволяем»[36].

Опасений фюрера не разделял рейхсминистр пропаганды П.Й. Геббельс, даже записал в дневник: «с Власовым можно было бы обращаться гораздо более великодушно»[37]. Но с оглядкой на фюрера встречу с Власовым отложил.

Следя за Власовым по доступным источникам, профессор Б.П. Вышеславцев 4 июля 1943 писал А.В. Тырковой-Вильямс: «На это возлагаю все надежды в смысле разбития и уничтожения большевизма. Здесь вижу русских, приезжающих с фронта. Много наших лучших белых офицеров работают с Власовым (они все восстановлены в своих прежних чинах). Власов объезжает сейчас русские города и лагеря. Главной целью было бы превратить войну с Красной армией в русскую гражданскую войну, продолжение белой армии в союзе с германскими силами. Все это может потребовать моего отъезда отсюда…»[38]. Из письма видно, что в столице Зарубежной России понятия не имели о реальном положении Власова.

Начальник Управления русской эмиграции национал-социалист Ю.С. Жеребков[39] пригласил Власова в Париж[40]. Приезд готовили статьями в «Парижском вестнике»[41], единственной тогда во Франции русской газете. Но вместо Власова прибыл его соратник генерал-майор В.Ф. Малышкин. Вечером 24 июля 1943 в парижском зале Ваграм. Жеребков устроил собрание русских эмигрантов. Соседние улицы охраняли немецкая фельджандармерия и французская полиция. Впускали строго по билетам. Большой верхний зал украсили флагами русским трехцветным, Андреевским (флаг Русского освободительного движения), рейха и его союзников, лозунгами Власова. На сцене за трибуной висел огромный знак РОА. Среди 6 тыс. слушателей были также немцы, французы, представители иностранных миссий и прессы. Заполнили даже радиофицированный нижний малый зал. После приветственных слов Жеребкова и гимна «Коль славен» в исполнении хора Николая Афонского[42] часовую речь произнес Малышкин.

Впервые эмигранты слышали из первых уст о власовских взглядах и настроениях. По свидетельству В.В. Позднякова, Малышкин в основном повторил свою речь на 1-й антибольшевистской конференции бывших красноармейцев в Дабендорфе[43]. Суть речи изложил в дневнике церковный и общественный деятель Е.П. Ковалевский: «Россия никогда не была и не будет в рабстве или подчинении у другого народа. Немцы обещали много, но много не дали. Армия Власова не существует, только отдельные отряды. Мы согласны на почетный мир с Германией, но Россия должна говорить как равная с равной, а не как колонизируемая страна. <…> Для нас Россия едина, и мы не признаем тех, кто лижет сапоги победителю. Возврата к помещичье-дворянской России не будет <…> Будущая Россия будет в мире с Германией, но без русских Германия Россию не восстановит и не завоюет»[44].

Жеребков вспоминал, что ни до, ни после «не слышал того восторга, слёз, аплодисментов»[45]. Б.П. Вышеславцев писал А.В. Тырковой-Вильямс: «…Действительное чудо Николая Угодника <…> Переживали такое единодушие и единомыслие, такой духовный подъем, какого я ни разу в эмиграции не встречал <…> Изумительно было видеть безошибочную реакцию толпы на каждое слово, смелое, полное патриотизма слово этого простого советско-русского человека. А, ведь, огромная аудитория (Salle Wagram) состояла из молодежи эмигрантской, молодежи советской (солдаты)[46], старых консерваторов и старой аристократии. И все это было охвачено единым порывом и совершенно покорено обаянием этого человека, лишенного всякой риторики. У него было отсутствие всякого холопства перед сильным союзником и вместе с тем сознание трагизма борьбы, без всякого хвастовства и наивного оптимизма»[47].

Один из руководителей РОВС полковник С.А. Мацылев[48] отметил, что «содержание [речи] совершенно совпадает с нашими взглядами», «не весьма понравилась здешним власть предержащим», но приезд Малышкина не открыл возможность белым офицерам поступить в армию Власова[49]. После бесед с Малышкиным военный аналитик и историк, Генерального штаба генерал-лейтенант Н.Н. Головин из симпатии к власовцам составил «Устав внутренней службы РОА».

У Ковалевского Малышкин вызвал недоумение: «Идеалы Малышкина: революция 1917 года “à la Kerensky”. Вот до чего дожили и додумались наши грамотеи, взять худшее из худших»; сказанное «настолько национально и направлено против немецкой оккупации, что большинство думало, что его увезут и арестуют»; а увезли туда, «где было сплошное питье и веселие»[50].

Позднее бывший белый офицер, капитан Абвера и куратор власовцев В.К. Штрик-Штрифельдт[51] сокрушался доносам агентов СД[52] о «наглых выпадах Малышкина» против политики фюрера: «Антинемецки настроенные круги русской эмиграции поняли аргумент, что в интересах русского народа надо преодолеть свои настроения и принять помощь немцев в борьбе против большевизма. Любой умный немец с благодарностью приветствовал бы этот успех Малышкина. Национал-социалистическое правительство, однако, не проявило даже малейшего понимания <…> СД потребовало немедленного вмешательства и наказания виновных»[53].

В Берлине с перрона вокзала Малышкина увезли в Гестапо. В Париж выехала следственная комиссия. Жеребков сумел достать в штабе военного командования во Франции «нечто, заменившее стенографическую запись»[54]. К тому же он в «Парижском вестнике», по свидетельству Позднякова, предусмотрительно “причесал” речь Малышкина: убрал резкости, вставил «необходимые с точки зрения национал-социализма, антисемитские выражения <…> В частности, был искажен и лозунг Освободительного движения о строительстве Новой России без большевиков и капиталистов»[55]. Выкрутиться помогли и отвлекающие события: арест Муссолини 25 июля в Риме. Дело замяли, Малышкина выпустили, запретив выступать.

Утратив доверие на Восточном фронте к батальонам РОА из-за случаев перехода их участников к партизанам, командование Вермахта осенью 1943 переместило их в Западную Европу, в обмен на немецкие. Власов отказался подписать заготовленное немцами обращение с одобрением этого, но они опубликовали как обращение Власова. Разъяренный Власов колебался, не бросить ли всё и стать узником концлагеря военнопленных[56].

Было это более чем за год до Манифеста КОНР. Ко времени его составления ситуация круто изменилась. Красная Армия вела бои в Румынии, Венгрии, Польше, Прибалтике. Румыния, Финляндия, Болгария повернули оружие против Германии. Армия коммуниста Тито взяла Белград. Войска Великобритании, США и Канады высадились в Нормандии, взяли Париж, методично бомбардировали Берлин, превращая в руины. В верхах рейха все более сомневались в пользе движения Власова, которое не национал-социалистично. Гитлер, его помощник в партии обергруппенфюрер СС Борман и многие другие и слышать не хотели о Власове[57]. Рейхсминистр восточных территорий Альфред Розенберг, уроженец России, в Москве в Революцию 1917 года симпатизировал большевикам[58]. Зная их психологию, он ожидал подвоха, что и случилось в мае 1945, когда власовцы помогли восставшей Праге изгнать немецкий гарнизон.

С уходом немецкой армии из России вопрос «жизненного пространства» утратил актуальность. После провала покушения на Гитлера вторым по влиянию в рейхе стал рейхсфюрер СС Генрих Гиммлер, глава также МВД, Резервной армии, тотальной мобилизации. Ранее он презирал Власова как «недочеловека» (Untermensch), но в ухудшавшейся обстановке решил попытаться извлечь пользу из «Wlassow Aktion», притом в обход ведомства А. Розенберга. Деятельность Розенберга он считал «национальным бедствием»[59].

16 сентября 1944 Гиммлер несколько часов беседовал с Власовым в своей главной штаб-квартире под Растенбургом. Власов призвал к новой германо-русской политике сотрудничества «на основе взаимоуважения и равноправия», убеждал, что РОА сможет «завоевать на свою сторону антибольшевистски настроенное русское население, даже убедить его в том, что национальное освобождение действительно возможно <…> В Германии имеется русский человеческий материал для армии численностью более миллиона», и она «внесла бы в войну перелом»[60].

Гиммлер позволил Власову формировать пять дивизий и возглавить армию, назначать в ней офицеров, но не выше полковника (выше поручил кадровому ведомству сухопутных войск Вермахта). Власов вручил свой план замещения должностей в армии и «русском национальном правительстве». Своим уполномоченным в штаб Власова Гиммлер назначил уроженца России оберфюрера СС Э. Крёгера[61].

Беседой оба остались довольны. По словам Штрик-Штифельда, Власов ожидал встретить «кровожадного чекиста вроде Берии», а увидел типичного буржуа, спокойного, скромного, с узким педантичным умом[62]. Очевидно, Гиммлер сумел произвести такое впечатление, хотя умен, коварен и кровожаден был не менее Берии, даже внешне на него похожего.

В кругу Власова надеялись, что «у немцев в голове началось просветление»[63]. Вслед за Гиммлером Власова приняли рейхсмаршал Геринг, Геббельс, Риббентроп. Геринг 19 декабря 1944 издал приказ о формировании Военно-воздушных сил РОА[64] и своим представителем в штаб Власова назначил генерал-лейтенанта авиации Г. Ашенбреннера[65], в 1926–1929 инструктора военно-авиационной школы в Липецке[66], в 1939–1941 военно-воздушного атташе Германии в СССР, с июня 1944 – инспектора восточных добровольческих формирований Вермахта.

Гиммлер уломал Гитлера на формирование нескольких русских дивизий, но, по признанию Кейтеля, фюрер «самым резким образом отвергал мысль о формировании армии Власова и решительно отказался принять его. Покровительство Власову оказывали только Гиммлер и СС»[67]. О том же сказал на допросе Геринг: «Никаких расчетов на Власова и его армию не возлагалось <…> Фюрер ничего не ожидал от этой затеи и решительно отказывался принять Власова»[68].

В условиях военных поражений правительство рейха могло обещать что угодно, но соглашения с Власовым не подписало, именоваться Русским национальным правительством или Российским освободительным комитетом не позволило. Компромиссом стало название Комитет Освобождения Народов России (КОНР)[69]. Он нуждался в интеллектуалах. В эмиграции идейно ближе Власову был НТС, с конца 1943 обескровленный массовыми арестами и гибелью 150 активистов (причины разные: связь с партизанами, западными разведками, антинацистская пропаганда, соперничество внутри самой системы имперской безопасности)[70].

Посланец Власова Г.П. Брюшвейлер[71] вел переговоры в Париже с философом Б.П. Вышеславцевым[72] и в Цюрихе с бывшим своим преподавателем философии И.А. Ильиным. Вышеславцев согласился войти в КОНР. Идеолог при главе РОВС генерале бароне П.Н. Врангеле, друг генерала А.А. фон Лампе И.А. Ильин открыто симпатизировал в 1933–1934 гг. Гитлеру[73], но с 1937-го преследовался Гестапо. Доводы его отказа: Германия «безнадежно проиграла войну: это гиблое место, тонущий корабль; это не место для политической акции». После совершенного «по отношению к России и русским, связываться с нею, доверять ей, ждать от нее чего-либо для России совершенно невозможно, наивно и нелепо». И главное: «Власова не знаю. Доверять ему в его отношении к Германии, к России и к большевикам не имею никаких оснований. Если он, выручая своих солдат, лезет в петлю национального компромисса – то это понятно. Но другим пачкаться этой петлей нелепо»[74]. В 1946-м он писал Б.И. Николаевскому: «Я никогда не сочувствовал Власову, считая его выступление лживым и стратегически недопустимым. Но его затея имела еще иной смысл: спасти те сотни тысяч русских пленных и «остовцев», которые буквально вымирали у немцев от голода и жестокого обращения»[75].

Возглавить работу над общеполитическим документом КОНР Власов поручил генерал-лейтенанту Г.Н. Жиленкову[76]. Создавали его в конце сентября в школе пропагандистов РОА в Дабендорфе[77]. Там перед входом на мачте реял Андреевский флаг. Школу навещал Власов. В нее внедрились и воспитывали в своем духе члены НТС. Ведавший учебной частью член НТС А.Н. Зайцев[78] вспоминал: «Немецкое начальство подобралось из русофилов, и дело доходило до того, что начальник контрразведки, через жену, извещал нас об инфильтруемых немецких агентах и разных кознях против нас»[79]. И все же, Гестапо по доносам сажало преподавателей в концлагеря, нескольких расстреляли, чуть не расстреляли Жиленкова[80]. Белые офицеры школы – чины РОВС полковник А.Д. Архипов, капитан В.С. Григуль, мичман А.И. Путилин, но, как отмечает К.М. Александров, не могли серьезно влиять «на организационные усилия власовцев или идеологию движения»[81].

Документ хотели назвать декларацией, но Власов настоял: Манифест КОНР[82]. По заданию Жиленкова введение манифеста писал его адъютант Н.В. Ковальчук[83], основную программную часть – старший преподаватель А.Н. Зайцев (разработчик программы НТС), заключение – Н.А. Норейкис (Троицкий)[84]. Написан текст просто и ясно. Английский историк Екатерина Андреева выяснила: параллельно работу над проектом манифеста негласно вели другие преподаватели в Дабендорфе, но их тексты отклонены[85].

Введение манифеста осудило большевизм, политику Сталина. Белых шокировала его левизна: «В революцию 1917 года народы, населявшие Российскую империю, искали осуществления своих стремлений к справедливости, общему благу и национальной свободе. Они восстали против отжившего царского строя, который не хотел, да и не мог уничтожить причин, порождавших социальную несправедливость, остатки крепостничества, экономической и культурной отсталости. Но партии и деятели, не решившиеся на смелые и последовательные реформы после свержения царизма народами России в феврале 1917 года, своей двойственной политикой, соглашательством и нежеланием взять на себя ответственность перед будущим – не оправдали себя перед народом. Народ стихийно пошел за теми, кто пообещал ему дать немедленный мир, землю, свободу и хлеб, кто выдвинул самые радикальные лозунги».

По примеру Смоленской декларации Н.В. Ковальчук сделал вставку: «Борются две силы империализма во главе с плутократами Англии и США, величие которых строится на угнетении и эксплуатации других стран и народов». Против нее возражали А.Н. Зайцев и Ф.П. Богатырчук, видя помеху возможным переговорам с Англией и США, наивно полагали, что там поймут пользу КОНР в неизбежной борьбе с большевизмом. Но Жиленков настаивал: «речь идет не о народах, а лишь плутократах», а на новые доводы «сухо заявил, что это место «должно остаться», и все поняли значение пассажа как уступки, без которой дело не пройдет»[86]. Известно, как любил Гитлер обличать западных капиталистов-плутократов.

Целью КОНР Манифест объявлял: «а) Свержение сталинской тирании, освобождение народов России от большевистской системы и возвращение народам России прав, завоеванных ими в народной революции 1917 года; б) Прекращение войны и заключение почетного мира с Германией; в) Создание новой свободной государственности без большевиков и эксплуататоров».

Контуры «Новой России» очерчены в программной части манифеста. А.Н. Зайцев признал: писал ее «слишком интеллигентски-научно», «получилась некая научная таблица, а не пропагандистский документ». Жиленков преобразовал его текст в 14 пунктов[87]. Е. Андреева отметила их сходство с 13 пунктами Смоленского воззвания[88]; но еще больше сходства со «Схемой национально-трудового строя» НТС.

1-й пункт провозглашал (как и большевики в 1917-м в борьбе за власть) «равенство всех народов России и действительное их право на национальное развитие, самоопределение и государственную самостоятельность». Это отвечало желанию Розенберга расчленить СССР по национальному принципу[89]. На антирусской почве он объединял тюрок в национальные восточные легионы Вермахта[90]. Но ни одно из движений националистов-сепаратистов не создало своего манифеста.

2-й пункт, по словам А.Н. Зайцева, сначала был подробнее: «Будущее России – это национально-трудовой строй, при котором положение человека в обществе будет определяться не его партийной принадлежностью, а моральными, деловыми качествами и трудом, а государство будет служить интересам нации, ее благосостоянию». Бывший аппаратчик ВКП(б) Жиленков понимал неприемлемость такой формулировки национал-социалистам: как и коммунистам, им партийность превыше всего, она единственный путь на ответственные посты. Сказав, что 2-й пункт слишком длинен, Жиленков укоротил так: «Утверждение национально-трудового строя, при котором все интересы государства подчинены задачам поднятия благосостояния и развития нации». Партийность исчезла, а ключевой для НТС термин национально-трудовой строй остался.

3-й пункт предлагал: «Сохранение мира и установление дружественных отношений со всеми странами, и всемерное развитие международного сотрудничества». А.Н. Зайцев вспоминал: «Я внимательно смотрел, чтобы в тексте нашло отражение, что мы пользуемся поддержкой Германии, но чтобы нигде не было слов о военном союзе, чтобы не подставиться Западу, и изо всех сил напирал на мир для России и наших народов»[91].

Остальные пункты намечали замену сталинского тоталитаризма демократическим строем с чертами социализма: «Уничтожение режима террора и насилия. Ликвидация насильственных переселений и массовых ссылок. Введение действительной свободы религии, совести, слова, собрания, печати. Гарантия неприкосновенности личности, имущества и жилища. Равенство всех перед законом, независимость и гласность суда» (п. 11). «Широкие государственные мероприятия по укреплению семьи и брака. Действительное равноправие женщин» (п. 4). «Возвращение на родину из тюрем и лагерей всех подвергшихся репрессиям за борьбу против большевизма»; «никакой мести и преследования» защитников большевизма, если прекратят борьбу (п. 12). «Ликвидация принудительного труда и обеспечение всем трудящимся действительного права на свободный труд, созидающий их материальное благосостояние, установление для всех видов труда оплаты в размерах, обеспечивающих культурный уровень жизни» (п. 5). «Ликвидация колхозов, безвозмездная передача земли в частную собственность крестьян. Свобода форм трудового землепользования. Свободное пользование продуктами собственного труда, отмена принудительных поставок и уничтожение долговых обязательств перед советской властью» (п. 6). «Обеспечение социальной справедливости и защиты трудящихся от всякой эксплуатации, независимо от их происхождения и прошлой деятельности» (п. 9). Реально бесплатные образование и медицинская помощь, государственное обеспечение старости, инвалидов войны и их семей (п. 10, 14). «Предоставление интеллигенции возможности свободно творить на благо своего народа» (п. 8). Князь Г.Н. Чавчавадзе вспоминал, что русские видели, что национал-социалистическая Германия «вовсе не была сжигаема альтруизмом антикоммунизма»[92].

В пункт 7 «Установление неприкосновенности частной трудовой собственности. Восстановление торговли, ремесел, кустарного промысла и предоставление частной инициативе права и возможности участвовать в хозяйственной жизни» бывшие советские экономисты, по свидетельству Штрик-Штрикфельда, предлагали добавить сохранение государственной монополии внешней торговли. Нацист-экономист поддержал: это упростит будущую торговлю с Россией. Но Власов отверг: «Это красная тряпка для свободного предпринимательства», «нас потом англичане и другие свободные народы будут называть большевиками»[93].

Заключение разъясняло: «Освободительное Движение Народов России является продолжением многолетней борьбы против большевизма, за свободу, мир и справедливость». Примечательно, что белые эмигранты в манифесте даже не упомянуты, но есть призыв к «подсоветским»: «Помните, что вы работаете теперь для общего дела, для героических освободительных войск. Умножайте свои усилия и свои трудовые подвиги!».

В отличие от Смоленского воззвания в манифесте КОНР нет реверансов Германии и ее фюреру, лишь в заключении приветствуется «помощь Германии на условиях, не затрагивающих чести и независимости нашей родины», как единственная возможность «организовать вооруженную борьбу против сталинской клики». Гиммлер требовал включить в пункт о борьбе против евреев, но юдофобия отсутствует. Не добились ее и от газеты КОНР «Воля народа», которая разъясняла и пропагандировала манифест[94]. В остальном манифест нацисты сочли полезным в психологической войне, а изложенный в нем проект Новой России не принимали всерьез.

Высшие руководители НТС, утверждал Б.В. Прянишников, вдохнули «во Власовское движение идеологические и программные положения новопоколенцев, уточненные в дружном сотрудничестве зарубежных борцов с вышедшими из-под власти Сталина русскими людьми – генералами, профессорами, инженерами, литераторами, рабочими и крестьянами»[95]. Противоположно мнение одного из авторов манифеста Н.А. Норейкиса (Троицкого). Стоя по левую сторону идейного барьера, он утверждал, что руководство НТС «вынашивало планы ползучего “захвата власти” в КОНР для переориентации вправо явно социалистической платформы Освободительного движения, чётко сформулированной в Пражском манифесте и с программой НТС имеющей принципиальные расхождения»; что «продекларированная солидаристами идея “третьей силы” – опоры в борьбе с режимом исключительно на русский народ, выглядела тогда если не подрывной для Власовского движения, то уж, во всяком случае, нереалистичной»[96]. Действительно, не привлекли к работе над манифестом никого из представителей национальных организаций и казачества. И как уже отмечал историк из ФРГ Й. Хоффман, в манифесте речь «о завершении дела буржуазной февральской революции», «с “классической четкостью” провозглашаются буржуазные свободы»[97].

Когда составлялся манифест, немцы особо тщательно наблюдали за Власовым[98]. В те дни он подбирал кандидатов в КОНР. Задумка НТС соединить белых с «подсоветскими» получалась лишь отчасти. С лета 1944 оперативным адъютантом Власова был эмигрант полковник РОА И.К. Сахаров[99]. 3 октября 1944 Власова посетили три белых генерала: бывший начальник РОВС Ф.Ф. Абрамов[100], глава Объединения русских воинских союзов (чинов запрещенного в рейхе РОВС) А.А. фон Лампе и поставленный нацистами во главе русской эмиграции в Германии В.В. Бискупский[101]. Сподвижник Власова эмигрант-монархист Ю.К. Мейер[102] вспоминал, что Бискупский назвал «чистейшей фантазией» надежды на то, что после разгрома Германии западные демократии начнут войну с СССР[103]. По словам Власова, Бискупский выдвинул условием участия в КОНР «если в манифесте будет отражено, что будущей формой правления в России будет монархия, и предлагал оставить руководство в комитете за белоэмигрантами. С Бискупским мы ни до чего не договорились»[104].

Власов отклонил требования фон Лампе вставить в манифест, «что РОВС сыграл большую роль как первая организация, активно боровшаяся против советской власти, и теперь призывается комитетом для совместной борьбы против большевиков», издать об этом обращение к РОВС, привлечь офицеров РОВС к формированию частей КОНР[105]. На другой день А.А. фон Лампе в письме в Прагу своему заместителю полковнику С.Д. Гегелашвили[106] 4 октября 1944 сообщил, что «уже написал Власову протест против того, что в манифесте будущего комитета (правительства) ничего не сказано о белых бойцах войны 1917–1920 гг. в России»[107].

21 октября генерал Закутный от имени Власова предложил фон Лампе войти в формируемый КОНР. Свой отказ он так обосновал в письме Гегелашвили 21 октября: «Официально основанием будет то, что относясь к движению Власова положительно, что совершенно соответствует истине, так как они же идут против большевиков, мне нет цели входить в комитет, громадное большинство (там предполагается их 104!) мне совершенно не известно. Да к тому же в спасительную силу комитетов я уже давно не верю, или вернее – никогда не верил <…> Как только выйдет «манифест» комитета Власова (мне на днях дадут его прочесть, так как я поставил это условием моего решения, которое однако мною уже предрешено) – я в приказ предоставлю всем чинам Объединения <…> право решать вопрос о вхождении каждого в РОА лично, без всякого на каждого воздействия»[108].

В том письме фон Лампе секретно предупредил Гегелашвили: «Почти уверен, что Вы им нужны как грузин, так как грузинский комитет отклонил соединение <…> Если бы Вы жили в Берлине, то, может статься, я даже стал бы настаивать на том, чтобы Вы вошли в комитет, чтобы там иметь настоящего белого человека (всего мне пока назвали 11 эмигрантских фамилий) и из них самый белый (?) полковник Пятницкий[109], бывший редактор туркуловского «Сигнала». Да еще парижский вундеркинд Жеребков…». Но отъезд Гегелашвили из Праги нежелателен, поскольку тогда Юго-Восточный отдел «сильно может изменить свою физиономию»[110]. 31 октября Гегелашвили написал Власову, что, «будучи непримиримым врагом советской власти», помогать готов, но не входя в КОНР, и сослался на плохое здоровье и то, что вопросами политики «специально не занимался и не интересовался и поэтому в этой роли полезным быть бы не мог»[111].

По сведениям К.М. Александрова, Жиленков, противник службы белых в ВС КОНР, сорвал в декабре и январе переговоры Власова с фон Лампе, подписание соглашения и публикацию обращения КОНР к белым солдатам и офицерам в «Воле народа». Лишь в феврале 1945 фон Лампе стал генерал-майором резерва ВС КОНР и членом КОНР[112].

Атаман Общеказачьего объединения на территории Германии, Генерал-губернаторства, Протектората, Словакии и Венгрии генерал-лейтенант Е.И. Балабин[113] (подчиненный Бискупского) писал Власову 25 октября 1944 из Праги: «Казачество пойдет с Вами на освобождение России не для создания своей особой государственности. Эта мечта утопистов и авантюристов не имеет корней в сознании казачьего народа и культивируется численно ничтожной группой лиц безответственных». Своим представителем в КОНР он рекомендовал Генштаба генерал-лейтенанта Ф.Ф. Абрамова, «который является авторитетом и в вопросах военных, как бывший командир Донского корпуса, и пользуется заслуженным и общим доверием казаков как человек, ценящий честь и благо России выше личных и групповых выгод»[114].

Балабин описал свои попытки вовлечь в КОНР генерала П.Н. Краснова: «П.Н. Краснову А.А. Власов почему-то не понравился, и он несколько раз говорил мне: «Как вы можете верить вчерашнему большевику». Краснову и Власову устраивали встречи. Они целовались, обнимались и все-таки шли врозь»[115]. По словам посредника между ним и Власовым казачьего генерал-майора И.А. Полякова, Краснов сказал о Власове: «Я ему не верю», о КОНР: «А кого они представляют, скажу я вам», и опасался, «что казаки растворятся в РОА», чьи руководители «не знают и не понимают казачество»[116].

По показаниям Власова, «Краснов заявил, что уже дал присягу Гитлеру и будет ее выполнять. Кроме того у него имеется специальный договор с германским правительством о том, что белоказаки ведут борьбу против советской власти под руководством немцев, за что получают от них казачьи поселения в странах Европы»[117]. Когда Гиммлер подчинил казачьи части Власову, Бискупский с Красновым открыто стали в оппозицию Власову[118].

12 ноября первое пленарное заседание КОНР в Далеме, в штабе КОНР, который возглавил генерал-майор Ф.И. Трухин, одобрило манифест. Уже понимали: перемена курса Гиммлера неискренна, слишком запоздала, не сформировать армии, с которой считались бы СССР, Англия и США, а манифест не остановит безнадежно стремительного скатывания к гибели, он лишь некоторая надежда заложить фундамент будущего[119].

Первым в Манифесте КОНР в левом верхнем углу документа расписался Власов, а в конце документа – еще 37 членов и кандидатов в члены КОНР. Из них эмигрантов 1-й волны менее трети[120]: генерал-лейтенанты Ф.Ф. Абрамов и Е.И. Балабин, Б. Петров (Б.П. Вышеславцев), Ю.С. Жеребков, А.С. Казанцев, Д.А. Левицкий[121], А. Лисовский (Б.В. Прянишников), С.М. Руднев[122], Ф.В. Шлиппе[123].

Прянишников вспоминал: «Для новопоколенцев, сидевших в тюрьмах и концлагерях, весть о Манифесте и участии в КОНР оставшихся на свободе членов Союза была радостной и полной надежд на освобождение»[124]. Многих затем действительно выпустили. По словам Прянишникова, «не как члены НТС, а в личном порядке путем кооптации» вошли в КОНР сам он, Ф.И. Трухин (возглавил штаб КОНР)[125], Е.В. Тензеров (возглавил разведку КОНР)[126], М.А. Меандров[127], А.Н. Зайцев (Артёмов), А.С. Казанцев, Д.А. Левицкий. Посетив в Далеме КОНР, В.А. Пирожкова вынесла впечатление, что «идеологический центр Власовского движения полностью находится в руках НТС» и даже, «что в этом движении много советской агентуры»[128].

Для оглашения Манифеста КОНР избрали не Берлин, а славянскую Прагу, по настоянию Власова, хотя в узком кругу о чехах говорил: «Их нельзя любить. Это не народ, а сплошная математика. Все душевные переживания их можно без труда заменить четырьмя правилами арифметики – сложить, вычесть, хорошо, если можно умножить, плохо, если разделить»; а о Праге: «Дай Бог, чтобы душа ее не отразилась, маленькая, сухая, лишенная чувств»[129]. Б.В. Прянишников так описал отъезд КОНР из Берлина поздним вечером 13 ноября: «В старом разболтанном вагоне 3-го класса было темно и неуютно <…> Уже эта такая характерная деталь говорила о пренебрежительном отношении немцев к Власовскому движению»[130]. Поезд прибыл ранним утром. А.С. Казанцеву запомнилось: «После разбитого Берлина, серости и убогости царящих в Германии, Прага кажется каким-то сказочным островом. На улице сотни молодых, прекрасно одетых, сытых, праздных. Женщины в мехах, с красиво подведенными глазами. Колоссальные зеркальные витрины магазинов – не разбито ни одного стекла»[131]. Заседать там было приятнее.

Учредительное заседание КОНР прошло 14 ноября 1944 в роскошном Испанском зале Королевского замка на Градчанах, подготовленном органами СС. С приветствием выступили государственный министр по делам Богемии и Моравии Франк и заместитель рейхсминистра иностранных дел Лоренц. Открыл заседание старейший член КОНР, 78-летний профессор С.М. Руднев. Единогласно председателем КОНР избрали генерала Власова. Он огласил манифест. Затем обсудили и утвердили Временное положение о КОНР, состав его Президиума. Длилось всё немногим более полутора часов[132].

На другой день первый номер газеты КОНР «Воля народа» поместил манифест и разъяснявшую его статью «За лучшую долю». В ней сказано: «Победившие в 1917 году большевики спекулировали на нерешенности старых социальных и политических противоречий и слабости буржуазно-демократического правительства Керенского. Они обманули народ, увлекая его звонкими лозунгами и демократическими посулами <…> Задача новых строителей России заключается, в первую очередь, в завершении той народной революции, которая разразилась 27 с лишним лет тому назад и была нагло узурпирована большевиками <…> В национально-трудовом строе находят свое выражение как трудовой характер нового общественного и государственного порядка, где не может быть паразитизма в жизни за чужой счет, так и национальный характер этого порядка, дающий широкий простор национальной культуре, выражающий интересы нации, а не международной марксистской секты»[133]. Распространяли «Волю народа» по обе стороны фронта, манифест тиражировали в миллионах экземпляров.

Допустив это, национал-социалистическое руководство Германии рассматривало Манифеста КОНР лишь как пропагандистский документ, рассчитанный на разложение военного противника. Создание политической программы, отличной от идеологии национал-социализма, противоречило однопартийной диктатуре, где все основано на мнении и воле фюрера. Пресса рейха на немецком языке о Манифесте КОНР даже не упомянула[134].

18 ноября из берлинского зала «Европа-Хауз» радио транслировало многолюдное собрание представителей народов России. На сцене, украшенной 11 национальными флагами народов России, в президиуме сидели члены КОНР, в зале в первом ряду – предстоятель РПЦЗ митрополит Анастасий и митрополит Серафим Берлинский и Германский, а далее –ветераны белой борьбы В.А. Ларионов[135] и К.А. Фосс[136], запятнанный работой на Гестапо, хвастовством, что жег опасные немцам деревни и села, поэтому в КОНР и его армию не принятый.

Присутствовал и правнук императора Николая I, один из создателей НТС герцог С.Н. Лейхтенбергский[137] с четырьмя дочерьми: 18-летней Марией, 16-летней Анной, 13-летней Ольгой и 10-летней Натальей. После собрания, чтобы избежать мобилизации в немецкую армию, он договорился о должности в гражданском управлении КОНР[138].

Власов в докладе «подчеркнул большое значение февральской революции 1917 года и указал на тот обман, на который пошли большевики в своем стремлении к захвату власти». «Наше революционное выступление народов России, – утверждал он, – отличается от предыдущих, во-первых, тем, что за пределами родины находится не малочисленная группа борцов, а многие миллионы сыновей и дочерей родины и, во-вторых, тем, что возникло оно на нашей родной земле, а здесь лишь получило свое оформление <…> С нами надежды и чаяния народов России. Эта воля выражена в Манифесте Комитета Освобождения Народов России»[139]. Говоря о симпатиях «всех прогрессивных народов мира» он выдавал желаемое за действительное. Звучали овации, крики приветствий, восторженные речи офицеров, солдат-фронтовиков, духовника РОА о. Александра Киселёва, но многие, как видно в кадрах кинохроники, ощущали себя на краю смерти.

Транслировало радио в тот день из православного кафедрального собора Берлина, торжественный молебен при сослужении митрополитов Анастасия и Серафима. «Воля народа» сообщала: «Храм наполнен людьми всех возрастов, профессий и общественных положений. Старики профессора стоят рядом с юными лейтенантами и поручиками, крестьяне и рабочие из самых глухих углов нашей родины вместе с известными не только у нас, но и за рубежом учеными, артистами и общественными деятелями». Митрополит Анастасий напутствовал движение Власова: «Вам, богатырям духа, исполненным сил, вам суждено совершить великое дело освобождения Родины, если только вы пойдете путем чести, правды и самоотверженного подвига <…> Дорогие братья и сестры, объединимся же вокруг нашего Национального Освободительного Движения, будем каждый подвизаться на своем пути содействовать общему великому делу освобождения нашей Родины, пока не падет это страшное зло большевизма, пока не восстанет со своего одра наша измученная Россия и пока в ней не засияет новая благословенная заря жизни, исполненной свободы, равенства и радости во славу нашей Родины и всех населяющих ее народов!»[140].

Интригуя против Гиммлера, А. Розенберг 18 ноября донес Гитлеру о нежелании Туркестанского объединенного комитета, Белорусского Центрального совета и всех представительств кавказских народов «получать свободу из рук их русских поработителей», а казачьего руководства сражаться «под командованием русского генерала». О заявлении, что Манифест КОНР «подписан и другими представителями восточных народов», Розенберг отмечал, что сам он «вплоть до заседания в Праге не был проинформирован о том, кто были эти подписавшие». Их имена проверяют, но они «все эти годы не играли в руководстве восточных народов ни в политическом, ни в военном отношении никакой роли!»[141].

В КОНР значились украинцы профессор Ф. Богатырчук, рабочий Г. Гордиенко, бывшие колхозник Х. Цымбал, учительница Ф. Янушевская, члены Организации украинских националистов журналист Ю. Музыченко и студент Медведюк (переговоры Жиленкова с главой ОУН (б) С.А. Бандерой провалились); члены Белорусского национального комитета профессор Н. Будзилович и писатель Будько, рабочий-белорус Н. Подлазник; председатель Национального совета народов Кавказа и член Грузинского националистического комитета, профессор-осетин из Нальчика А.С. Цагол, врач-чеченец Ибрагим Чулик[142], фельдфебель И. Мамедов, охранник Власова лейтенант А. Джалалов, член Армянского национального комитета унтер-офицер С. Саакян, председатель Калмыцкого национального комитета Шамба Балинов.

В конце 1944 в Далеме более 4-х часов с Власовым беседовал полковник фон Регенау (Смысловский), с августа глава «Русской объединенной разведшколы» (готовила и забрасывала в тыл Красной армии разведчиков). По его словам, с Власовым «взаимоотношения испортились, как принято говорить, в конец. Мы были разные люди и по характеру и по воспитанию»[143]. Раздражали покровительство Гиммлера Власову, но главное – Манифест КОНР пронизанный идеями НТС. Смысловский уже имел взбучку от СС, когда НТСовцы втерлись к нему в доверие для своих целей на оккупированной территории[144]. С программой Манифеста КОНР, считал он, «идти в Россию нельзя. Она сильно устала от всяких социалистических экспериментов»; необходимо «исключительно военную акцию, не предрекая никаких политических вопросов и не навязывая народу приготовленных в эмиграции программ и форм»[145], т.е. стоял на общей для Белого движения позиции не предрешать государственный строй до свержения большевизма. Когда он убеждал, не сжигая «мосты к будущим разговорам с англосаксами», быть лояльным Германии за ее оружие, деньги, снаряжение, Власов воскликнул: «Это преступление русскому думать так». В результате «не сговорились и расстались очень сухо с оттенком неприязненности». После войны Смысловский, однако, признал: «Расчет Власова на революцию был правилен»[146].

В декабре 1944 генерал-майором Вооруженных сил КОНР стал белый генерал А.В. Туркул[147]. Ему поручили формировать 3-ю дивизию КОНР. Как выяснил в декабре 1945 американский майор Дж. Колиш, «из-за расхождения во мнениях между Туркулом и Власовым и крушения германского фронта этой дивизии не суждено было состояться»[148]. В КОНР вошли также в январе 1945 генерал-майор В.В. Крейтер[149], в марте генерал-майор Б.Н. Полозов[150].

Власов подписал 18 января соглашение с МИД Германии о предоставлении КОНР необходимых денежных средств. Власов обязывался возместить их, как только будет ими располагать в России[151].

23 марта 1945 на окраине Карлсбада (Карловы Вары), в отеле «Ричмонд», куда в феврале переместился КОНР, Власов внушал приехавшему из Вены Д.В. Вачнадзе, что главная цель манифеста призвать народы СССР к совместной борьбе со сталинской диктатурой большевиков «под лозунгом: «Не монархия, не советский большевизм, а установление в России национально-народного управления» и «максимальное удовлетворение чаяний нерусских народов постольку, поскольку это не поколеблет внутреннего или внешнего положения самой России»[152]. Он выразил неудовольствие названием и конструкцией КОНР, в котором слаб кавказский отдел. Грузинский национальный комитет[153] тесно связан с министерством А. Розенберга, что влияет на представительство других народов для общей работы. Вачнадзе ответил: в самом названии Комитет освобождения народов России виден план восстановления прав России над Грузией, а надо восстановить Грузию, которую большевики оккупировали в 1921 г. Тогда Власов пообещал поддержать в этом даже финансово[154].

Созвучный идеям Февральской революции Манифест КОНР неприемлем был правому крылу эмиграции, особенно монархистам. Обещание бесклассового государственного строя, с широким народоправством воспринимали как потакание народу, компромисс с большевизмом. Генерал Корпуса Императорской Армии и Флота А.С. Олехнович (в войну негласно глава военных монархистов-легитимистов во Франции и Бельгии) вспоминал: «Пресловутый Пражский манифест был подписан русским представителем “гестапо” в Париже казаком Донского войска Юрием Сергеевичем Жеребковым, А.А. Власовым и его окружением. Я не могу считать Власова русским националистом, как и маршала Жукова <…> Оба эти генерала от “революции” никогда не будут русскими националистами, и я не питаю к ним никакого доверия – это стопроцентные большевики…»[155]. И позднее, уже возглавив КИАФ, он в 1953 г. писал А.А. фон Лампе: «Советским маршалам и генералам лично я не верю, все они продукты большевицкого строя, за который держатся крепко. Я достаточно наслушался всех этих [А. А.] Власова, [В. Ф.] Малышкина, [Г. Н.] Жиленкова, [М. А.] Меандрова, [В. И.] Мальцева, [Ф. И.] Трухина, [Д. Е.] Закутного, [И. А.] Благовещенского и других, ибо это все друзья Ворошилова и Буденного, с ними каши не сваришь»[156].

Член Президиума КОНР, глава Медицинского управления Ф.П. Богатырчук в письме от 8 апреля 1945 генерал-майору В.Г. Боярскому (Баерскому) высказал уверенность: «Манифест является нашим основным оружием. Наши пули – это претворение в жизнь идей Манифеста», а не стрельба в «наших братьев, обдуренных Сталиным». Впоследствии Манифест КОНР сравнивали с «бутылкой, брошенной с тонущего корабля в океан Времени в надежде донести эти идеи до потомков»[157].

Летом 1945 г., уже после капитуляции Германии, глава НТС В.М. Байдалаков[158] издал в лагере ди-пи Менхенгоф циркуляр: Власов «сыграл трагическую роль» и «ни в какие дальнейшие комбинации входить не может, в силу чрезмерной самовлюбленности и отсутствия какого-либо государственного мышления»; немцы сознательно составили КОНР «на 1/3 из продажных и аморальных людей, на 1/3 из полной бездарности и густопсового шкурничества и только на 1/3 из честных людей, идейных. Но и из этой последней группы только единицы смогут быть пригодны для будущего», особо выделив генералов Трухина и Меандрова и полковника Сахарова[159].

Из старых организаций эмиграции только НТС сохранил организационную цельность, объявлял себя «центром идеологического, политического, пропагандного и организационного руководства всей российской освободительной борьбы, претендующим на «исключительное» представительство во внешнем мире». Это вызывало отпор в лагере монархистов. Синод РПЦЗ даже ставил вопрос о «еретическом характере светского учения, кощунственно прикрывающегося православной верой»[160].

Ответным ударом власовцев по НТС осенью 1950 стало письмо Центрального бюро Союза Борьбы за Освобождение Народов России (СБОНР), который считал себя преемником КОНР. Это письмо подготовил Г. Угрюмов (бывший майор ВС КОНР Ф.М. Легостаев)[161]. В нем руководство НТС обвинялось в том, что с самого зарождения движения Власова просачивалось в него с целью «изнутри захватить и завоевать движение и оседлать его», «захватить руководящие посты», на своих закрытых собраниях открыто говорило: «Если Власов не подчинится, когда придет момент, то уберем его силой»; что после капитуляции Германии НТСовцы обходили квартиры «даже лежачих раненых» власовцев, «убеждали пойти и заявить о себе оккупационным властям», выдвигая «аргумент вполне достойный их “революционной” организации – «Вы можете подвести нас»[162] (тем самым обрекли на выдачу и гибель).

В.К. Штрик-Штрифельд подчеркивал, что Манифест КОНР «заслуживает серьезного внимания, так как содержит принципиальную политическую программу, сохраняющую свое значение и на будущее»[163]. Он лег в основу послевоенных программ СБОНР и НТС[164].

На совещании в издательстве «Посев» в сентябре 1951 г. член Совета НТС А.Н. Артёмов (Зайцев) сказал: «В годы второй мировой войны нас относили к масонам, судили, между прочим, за англофильство, после того как война закончилась, нас относят к фашистам и всячески стараются прилепить к нам ярлык германофильства <…> Правые нас швыряют влево и не видят разницы между большевиками и нами. Левые нас швыряют вправо и тоже никак не уразумеют разницы между фашистами и нами»[165].

В идеологических построениях НТС много было утопии, но прилив в него «подсоветских» вызвал в нем идейные поиски, демократизацию. Свое место послевоенный НТС видел «между либералами, которые слишком акцентируют свободу, не видя ее опасностей, и коллективистическими течениями, которые слишком отрицают индивидуальную свободу»; причем, в решении социальных проблем позиция НТС, по мнению руководства, была «левее социалистов и значительно»[166]. А отличие в том, что «социализм, стремясь к ограничению личности в интересах общих, не обеспечивает интересов личности, не обеспечивает интересов свободы». В большевизме НТС видел чудище, рожденное «от сожительства очаровательной утопии и ее палача», и считал, что на Западе этот союз «многие еще принимают за законный брак, а порождение их представляют себе как этакое резвое, неуклюжее, но все же милое дитя». Отвергал «бездушную и антигуманистическую сущность коммунизма со всеми его чудовищными преступлениями», классовую борьбу, избрание какого-либо класса «для руководства над остальными», насильственные «преобразования человечества», фанатизм, нетерпимость к инакомыслящим, а также и язвы, пороки, духовную пустоту, материалистическую односторонность западного общества, и призывал «к внутреннему облагораживанию и самосовершенствованию человека и общественных отношений»[167].

Воодушевленный пафосом свободы, НТС помогал развивать в СССР правозащитное и диссидентское движения, и, несмотря на беспощадные их преследования, они медленно и верно подтачивали диктатуру КПСС. И отчасти сбылось то, фундамент чего был заложен в Манифесте КОНР.

 [103] Мейер Ю. Власовское движение и его моральные основы // Русский журнал. Н.-Й., 1956. №1. С. 26.