На первом с 1980 года съезде ТПК не объявили новый курс и не сменили руководство, зато раскритиковали Китай. Смысл мероприятия — подчеркнуть преемственность Ким Чен Ына не только по отношению к отцу, но и напрямую к гораздо более популярному деду и осторожно экспериментировать с реформами под видом возвращения к прошлому.

Шестого мая 2016 года в Пхеньяне открылся VII съезд Трудовой партии Кореи. В самом этом событии на первый взгляд нет ничего удивительного: хотя КНДР давно и по многим позициям далеко отошла от советских образцов, некоторые политические институты этой страны напоминают Советский Союз, так что, казалось бы, проведение очередного партийного съезда не должно вызывать особых эмоций. Однако в КНДР съезды партии не проводились с 1980 года, то есть на протяжении 36 лет. Именно поэтому многие иностранные наблюдатели были немало удивлены, когда в октябре прошлого года в Пхеньяне объявили о предстоящем съезде. Попытка восстановить институт, который не функционировал уже почти четыре десятка лет, не могла не вызвать вопросов, главный из которых, конечно, — зачем все это, собственно говоря, делается.

Немалой популярностью среди наблюдателей пользовалось предположение о том, что Ким Чен Ын созывает съезд для того, чтобы сделать на нем какие-то важные политические заявления — например, официально объявить о начале в стране радикальных экономических реформ китайского образца. В конце концов, умеренные реформы идут в стране уже с 2012 года, хотя и без особого шума и слишком частых упоминаний в печати. В этой обстановке казалось совершенно логичным ожидать, что происходящие в стране перемены на съезде получат, так сказать, официальный статус.

Впрочем, эти ожидания разделяли не все. Скептики обращали внимание на два обстоятельства. Во-первых, подчеркивали, что съезды правящих партий как таковые — не самое подходящее место для того, чтобы делать заявления о радикальной смене политического курса. В истории социалистического лагеря съезды политических партий обычно были помпезными мероприятиями, главной целью которых была демонстрация правильности курса правящей партии и той всенародной любви, которой пользуется текущее руководство. Можно, конечно, вспомнить о XX съезде КПСС, на котором прозвучала критика политики Сталина. Однако даже тогда критика вовсе не означала резкого политического поворота: критика Сталина и сталинизма к тому времени фактически уже шла несколько лет.

Кроме этого, скептики обращали внимание и на то обстоятельство, что у Ким Чен Ына есть веские причины не объявлять громогласно о проведении реформ даже в том случае, если он их фактически проводит. Корея — разделенная страна, причем уровень жизни на Юге несравнимо выше, чем на Севере, поэтому у северокорейского руководства есть все основания не отпускать вожжи и не перекладывать руль слишком резко, дабы часом не довести государственный корабль до опрокидывания. С точки зрения сохранения стабильности проведение реформ как раз следует маскировать обильным применением ультрасоциалистической риторики, именуя предпринимателей чем-то вроде «независимых управленцев чучхейско-социалистического типа».

Впрочем, даже скептики в своем большинстве ожидали, что на предстоящем партийном съезде по крайней мере появятся новые лица в руководстве страны — ведь Ким Чен Ын, удалив от власти и даже в некоторых случаях расстреляв многих ближайших сподвижников своего отца, по-прежнему правит страной, опираясь на людей, которые входили в окружение покойного Ким Чен Ира, пусть и на вторых ролях, и которые поэтому все годятся ему в отцы.

Скептики оказались правы. Никаких заявлений о смене политического курса на съезде не прозвучало. Правда, в своем выступлении Ким Чен Ын, коротко остановившись на вопросах экономики, признал наличие проблем и заявил, что решать их следует с помощью «управления экономикой в нашем стиле». Эта фраза в последнее время часто используется в качестве кодового обозначения тех осторожных реформ, которые проводит северокорейское правительство с 2012 года. Реформы сводятся в основном к радикальному расширению хозяйственной самостоятельности предприятий (примерно в стиле несостоявшейся косыгинской реформы середины 1960-х годов или в стиле Венгрии того же времени), частичному переходу на семейный подряд в сельском хозяйстве и, главное, к сознательному игнорированию частного бизнеса, который в последнее время в КНДР не только существует, но и играет большую роль. Сейчас полагается не замечать существование этого бизнеса и, значит, не мешать ему работать.

Впрочем, основную часть речи Ким Чен Ына занимала обычная для КНДР риторика и клятвы в верности тому пути, по которому страна шла под руководством Ким Ир Сена и Ким Чен Ира, а также заверения в готовности КНДР ответить могучим ядерным ударом на нарушение суверенитета и одновременно в ее желании отказаться от ядерного оружия — не ранее того, конечно, как от него откажутся иные ядерные державы.

Некоторой (впрочем, очень небольшой) неожиданностью стали критические замечания, сделанные в адрес Китая. Ким Чен Ын осудил действия некоторых неназванных стран, проводящих политику «реформ и открытости» (официальное название китайской политики со времен Дэн Сяопина), и заявил, что эти страны «капитулировали перед военной мощью американского империализма», в то время как Корея продолжает этому империализму упорно сопротивляться — не в последнюю очередь потому, что вредная идея «открытости и реформ» показала свое ничтожество перед лицом «политики первенства армии», проводимой в КНДР.

Выпады против Китая достаточно характерны для северокорейской политики времен Ким Чен Ына. С рациональной точки зрения эти выпады вызывают удивление, ибо Китай является не только единственным спонсором КНДР (несмотря на все укусы, Китай на протяжении последних лет поставляет в КНДР нефть по субсидируемым ценам), но также единственным потенциальным источником инвестиций, без которых серьезное ускорение экономического роста в стране невозможно. Однако эти рациональные соображения, кажется, отступают перед личной неприязнью, которую испытывает к Китаю северокорейский лидер. Китайское руководство отвечает Ким Чен Ыну взаимностью, однако, будучи профессиональными политиками, китайские лидеры подчиняют свои личные чувства соображениям государственных интересов.

Не произошло на съезде и радикальных изменений в составе высшего руководства. Ким Чен Ын окружен теми же самыми лицами — разве только порядок перечисления их в официальных документах немного поменялся. О приходе к власти руководителей поколения Ким Чен Ына речи не идет.

Фактически все результаты VII съезда ТПК свелись к указанным выше перестановкам, а также к переименованию ряда должностей и партийных органов. В частности, Ким Чен Ын теперь является Председателем ТПК.

В этой связи трудно не поинтересоваться тем, зачем вообще созывался съезд — мероприятие не только редкое и символически важное, но и достаточно дорогостоящее. Пожалуй, единственной причиной представляется желание Ким Чен Ына подчеркнуть, что эпоха кризисов, голода и потрясений, связанных с правлением Ким Чен Ира, наконец завершилась и что в настоящее время происходит возвращение к нормальным институтам правления страной, — к институтам, существовавшим во времена Ким Ир Сена, деда нынешнего правителя. Ким Ир Сен правил страной с помощью партийного аппарата — в отличие от Ким Чен Ира, который отдавал предпочтение армии. Иначе говоря, съезд был созван для того, чтобы показать и чиновничеству и народу: «Всё теперь будет как при дедушке».

С самого начала своего правления Ким Чен Ын сознательно подчеркивал свою преемственность не столько по отношению к отцу (хотя необходимые знаки внимания к Ким Чен Иру его наследником выказываются), сколько по отношению к деду. В частности, Ким Чен Ын старается всячески подчеркнуть свое внешнее сходство с основателем северокорейского государства. Об этом говорит не только его прическа, но и обыкновение носить френч того покроя, который носил Ким Ир Сен в молодости, но который, вообще-то, никто не носит уже около полувека.

Подобное поведение имеет политический смысл: в глазах большинства жителей КНДР Генералиссимус Ким Ир Сен — суровый, но справедливый начальник, при котором каждому полагался определенный государством паек, при котором никто не голодал, не было особого социального расслоения, а чиновники, хотя и жили ощутимо богаче простолюдинов, знали свое место и почти не брали взяток. То, что при этом полагалось три-четыре раза в неделю ходить на многочасовые собрания, а после политически неправильной шутки исчезал не только юморист, но и вся его семья, сейчас то ли забыто, то ли воспринимается как вполне приемлемая социальная цена предсказуемой жизни. С другой стороны, Ким Чен Ира вспоминают в массах как неудачного лидера, при котором дела пришли в полный беспорядок и дошло до массового голода. Таким образом, большинство населения, особенно люди среднего и старшего возраста, с энтузиазмом думают о возвращении к временам Ким Ир Сена.

Их надеждам, конечно, не суждено оправдаться — времена Ким Ир Сена остались в далеком прошлом, и новая система будет, скорее всего, куда более похожа на тот реформированный китайский «социализм», который официально критиковался на съезде. Тем не менее смысл съезда заключался именно в том, чтобы подчеркнуть возвращение к тому, что для большинства жителей КНДР представляется если не утерянным раем, то приемлемой нормой.

Источник: Московский Центр Карнеги